— Есть ощущение, что Ростов всегда был городом про рэп — ты помнишь, на всех стенах в нашем детстве было написано Naughty by Nature, Cypress Hill; те же Onyx в ростовском Дворце спорта, по-моему, сейчас больше времени проводят, чем у себя в Бронксе. На тебя это влияло как-то?

— Конечно, это очень сильная среда была, сильная туса.

— Ты помнишь, как конкретно начал читать, музыку делать?

— В музыкальной школе. Мне бабушка подарила первый синтезатор: 51-я Yamaha PSS; это был предел мечтаний просто, стоила — космодром. Ну и все, друг с Нахаловки (обиходное название Нового Поселения, криминогенного района Ростова-на-Дону. — Прим. ред.) Дима Микрюков сделал мне из наушников микрофон, и вот так мы начали записываться на магнитофон.

— Витя АК-47 мне тоже рассказывал, что музыкальную школу заканчивал. Ты как считаешь, для того чтобы делать что-то качественное в рэпе, обязательно иметь некий музыкальный бэкграунд?

— Нет, вообще нет. Сейчас такие возможности, что дети, которые в седьмом-восьмом классе учатся, не знают ни нот, ничего, делают такие биты, такой продакшен — космос просто. Компьютеры сильно помогли этой музыке. Раньше ж не было ничего, я на Северный (еще один микрорайон Ростова. — Прим. ред.) к Ежу ­бегал днем музыку записывать, пока родителей дома не было.

— Ты же очень быстро взлетел. Я помню, мне года четыре назад дали песню про… насос послушать, вообще было непонятно, кто это и что это. Пацаны ­сказали — Ноггано, тоже ростовский, нормально делает. А сейчас у тебя ан­шлаги в «Крокусе», первые места в iTunes. Ты ощутил момент, когда это произошло?

— (Долго думает.) Для меня это непонятная история. В «Крокусе» когда увидел, сколько людей пришло, как качает, — разрыв мозга. Я благодарен Богу, что так произошло. На самом деле запары сильной нет, мы пробуем разное. Да — да, не идет — значит, нет. Мы же не за колбасой тут. Я так до сих пор не понял, как все случилось! Ну знал, что люди слушают, музыка моя нравится, а потом в какой-то момент так быстро все пошло. Честно говоря, это не ощущается, я ж никуда не хожу, ни на тусы ни на какие, сижу тут (в студии «Газгольдера». — Прим. ред.), свожу песни «Братьев Стерео».

— Так тебе и ходить никуда не надо — вон в окно выгляни, там на каждой третьей машине наклейка «Ноггано».

— Сейчас хочется, чтобы вся тема с Ноггано тихо улеглась. Когда был последний концерт в «Известия Hall» — большой, много людей, — это все не то уже. Ноггано — это другое настроение, это камерность, такое близкое присутствие. Соприкосновение с людьми, которые рядом. Когда много людей — это уже балаган… Глупо такое, конечно, про Ноггано говорить. Но он сейчас силь­но больше, чем я бы хотел.

— У тебя, помимо Ноггано, еще два альтер эго: Баста, который самый большой и популярный, и Нинтендо, который очень нишевый и экспериментальный. Как они все втроем в тебе уживаются?

— Нормально уживаются, это все я. То, о чем мы с тобой говорили не под диктофон (имеются в виду дикие ростовские приключения в молодости. — Прим. ред.), — это один я, дома другой я. Мы же всегда разные. Возможно, здесь какая-то нечестность, но так есть.

— Ну ведь рэп изначально очень озабочен историей про «тру» и «фейк». Ты же не можешь быть «тру» в трех личинах?

— Слушай, меня жизнь научила быть готовым к разным испытаниям. Я могу быть злодеем, могу плохо поступать. Могу любить до безумия, как любят романтики. Могу ненавидеть так, чтобы грызть и разрывать. Мне нравится такая игра — не в актерском смысле, что я какой-то образ исполняю, а… Я когда пишу песню, я всегда знаю, куда она пойдет — к Басте, к Ноггано или к Нинтендо. ­Сомнений нет никогда. Может быть, у меня с головой не в порядке.

— В России сейчас рэп — это новый поп, причем среди людей, которые часто моложе нас с тобой раза в два. Ты бы как это объяснил?

— Людям всегда нужен рок-н-ролл. Просто теперь он звучит по-другому.

— Ага, ну и где тогда молодая шпана? Я очень много слушаю сейчас; Оксимирона какого-нибудь — это модно, но достаточно вяло, не вставляет.

— Это музыка интеллекта. Мне очень нравится его техника рифмования и база, в мозгах которая у него. Но как-то в этом нет… Люди чего-то просят другого, сердечности, может, хрен его знает. Необъяснимо. Есть очень много крутейшего русского рэпа, которому не хватает каких-то составляющих: у кого-то очень крутой звук, а текстура, тематика — ни о чем; бывает наоборот. Время-то идет, это у нас с тобой к музыке не было, считай, доступа, а сейчас на YouTube зашел, все послушал — и сразу спрос другой.

— Ну а кто тебе самому нравится?

— Гуф, конечно. Оксимирон нравится. The Chemodan. Рем Дигга вообще лучший, очень в порядке; он из Гуково — в курсе? Словетский крутейший пацик. Стим супермен вообще! Вот, а говоришь — не вставляет ничего!

— Лил Уэйн карьеру сделал на том, что никогда ничего не пишет заранее: встал за микрофон и начал гнать. Тебе это близко?

— Нет. Мне надо писать. Я себя просто извожу. Мне особого таланта Бог не дал рифмовать, поэтому с первого хода не полу­чается. Я работаю над текстами, над всем, пока не успокоюсь. У меня по десять версий каждого трека, правда, могу показать! Причем многое переделываю, звук делаю лучше, выкладываю — а люди говорят, что не нравится, …, раньше лучше было!

— Тебе 33 исполнилось; ты ощущаешь, как меняешься?

— Конечно. И по жизни, и в творчестве. Уже не так легко все, как было. Всему прибавился вес. Надо подсобраться. Мы делаем альбом, приходят шесть человек — мы думаем, слушаем, это большая работа. Одному тяжело теперь. Уже не будет, как в 17 лет, когда были наивные песни типа «Когда плачет весна». Я на концертах ее пою сейчас с такой радостью, вот правда. Такого не будет уже. Но я часто пацикам своим говорю: если у меня начнется маразм, я надеюсь, что кто-то меня тормознет.

— Легко башню от успеха потерять?

— Нет, если ты работаешь, ты никогда башню не потеряешь. Если ты каждый день знаешь, сколько сил тратишь и что хочешь на выходе получить. Тем более когда много близких, старших, которые не дадут такому случиться.

— Так каких старших, ты же главный человек сейчас в российском рэпе. Чего ты смеешься? Это же реально так.

— Я тебе отвечаю — я к этому абсолютно спокойно отношусь. Мне первые места уже давно не нужны. Это в детстве когда-то было — хотелось всех порвать… Ну вот как это оценить? Я, например, считаю, что есть очень крутые русские рэперы, как я могу сказать, что я номер один? Если я знаю, что такое поэзия, что такое литература, как я могу называть то, что я делаю, каким-то там номером один?! Я делаю как умею, вот правда. У меня амбиция одна — играть музыку. Точнее, у меня есть, конечно, амбиции, но они опираются на мои принципы, на тормоза определенные. Любой ценой мне это не нужно. Если я чувствую, что я вложил все силы, сделал все сам от начала до конца и сам доволен — тогда я получаю удовольствие. А главный, не главный… Да это … просто…

▲ Наверх ▲